Родиной Н.М. Карамзина и городом-дворянином на Волге называли Симбирск в XIX веке. Дворянский город – это значило: город европейской, классицистической архитектуры. Строгие фасады, прямоугольные окна, дорические колоннады заставляли вспомнить столичный Санкт-Петербург, эталонный город-дворянин Российской империи.

С конца XVIII века классицистическая архитектура усиленно и повсеместно внедрялась в российскую провинцию через использование «образцовых», или типовых, как говорят теперь, проектов. Впрочем, к типизации в ту эпоху подходили с большой гибкостью и фантазией. В изданном в 1809–1812 годах «Собрании фасадов, Его императорским Величеством Высочайше апробированных для частных строений в городах Российской империи» содержалось две сотни проектов жилых, хозяйственных, промышленных и торговых зданий и семь десятков проектов заборов и ворот для этих домов. При воплощении «образцов» в конкретные строения никто не возбранял видоизменять его, сообразуясь с конкретными условиями местности, вкусом и кошельком заказчика.

Памятник архитектуры, дом купцов Крыловых на Большой Саратовской, ныне Гончарова, улице типичен для своей эпохи и архитектурного стиля. Прежде чем его владельцами стали братья Матвей и Михаил Яковлевы – наследники Крыловы, дом построил и им владел их отец Яков Крылов. В цокольном, или подвальном, этаже дома располагалось трактирное заведение, которым вполне могли пользоваться постояльцы расположенной здесь же гостиницы.

Одним из них на исходе 1820-х годов был надворный советник Фёдор Иванович Корбелецкий (ок. 1776–1837), младший современник Н.М. Карамзина, российский литератор.

Французский пленник

«Поэт в России – больше, чем поэт». Эта максима нашего современника Евгения Евтушенко совершенно особым образом звучала во времена Российской империи, в эпоху Державина, Дмитриева, Карамзина. Поэтический талант открывал почти безграничные карьерные возможности. И Державин, и Дмитриев достигли министерских постов, а мнения Карамзина оказывались решающими для самого абсолютного монарха Александра I. Чем-то это напоминало средневековый Китай, где поэзия считалась обязательной для каждого чиновника; уж если человек способен складывать слова в стихотворение, он запросто одолеет составление самых прозаических отчётов, отношений, приказов.

Потомство позабыло труды Ф.И. Корбелецкого. А ведь когда-то император Павел I жаловал Фёдора Ивановича золотыми часами «за лирическое стихотворение». Император Александр I одарил его бриллиантовым перстнем «за издание пчеловодственной книги и за старание об улучшении пчеловодства».

Так бы и минула в трудах и вдохновении жизнь Фёдора Корбелецкого, не нагрянь в 1812 году на Русь грозный Наполеон. Служившего чиновником в Министерстве финансов литератора снарядили в город Калугу с важной миссией. Фёдор Иванович должен был вывезти отсюда, из-под самого носа французских гренадёр, обоз, гружёный «полумиллионом рублей в медной монете»!

На самом деле, уверяет современный московский историк, знаток событий наполеоновских войн Георгий Владимирович Ляпишев, миссия Ф.И. Корбелецкого была куда более скрытой и важной. Министр финансов Российской империи граф Дмитрий Александрович Гурьев, пользуясь служебным положением, отправил лично преданного ему чиновника в своё прославленное калужское имение Большие Вязёмы, чтобы Фёдор Иванович присмотрел за ним.

На другой день после Бородинской битвы, 27 августа 1812 года Ф.И. Корбелецкий попал в плен к французам.

С литератора стащили справные сапоги и новую «зелёного сукна» шинель. А потом, понукая увесистым прикладом, пешком погнали господина Корбелецкого в пылавшую Москву. Российские дворяне тогда почти поголовно владели французским языком. А вот французы по-русски говорили не очень. И потому образованного пленника повели прямиком в Кремль, к самому Наполеону! Каждый день теперь созерцал Фёдор Иванович императора французов, повелителя и кумира половины Европы. Но плен оттого не становился слаще: есть французам и самим-то было нечего. На ночь пленника загоняли в сырой и холодный подвал. «Быть близ Наполеона, значит – быть близ смерти», – написал Фёдор Иванович.

Рассказ Ф.И. Корбелецкого богат на живописные детали. «Каждый конный солдат, едущий в караул, вёз с собою для корму лошади сноп или два немолоченной ржи, которая заменяла у них сено и овёс».

«11 сентября Наполеон в предшествии двух камер-пажей, в сопровождении своего генералитета, придворных чинов и нас, трёх русских пленников и конвоя, ... в первый раз выезжал из Кремля осматривать разорённую Москву, и в первый раз ... показался в мундире ..., простом армейском тёмно-зелёного сукна, с красным воротником, без всякого шитья ... и в низенькой треугольной на распах связанной шляпе с небольшою кокардою, и ехал на простой польской лошади, под генералами же и придворными чиновниками были англинские, а под нами русские крестьянские, довольно изморённые голодом».

Наполеон не слишком стеснялся присутствием пленника и частенько выкладывал при нём такие военные тайны, что любая разведка мира обзавидовалась бы. Однажды Наполеон выложил собравшимся генералам, что твёрдо намерен отступить из разорённой первопрестольной столицы в более приличные и хлебные края.

И вот, когда пару дней спустя император французов со свитой перебирался из Кремля в Петровский дворец, Фёдор Иванович сбежал. По лесам и оврагам двинулся чиновник-патриот в Петербург, чтобы сообщить всё, что видел и слышал высшему начальству. Обрадованный вестями царь Александр I будто бы распорядился вручить смельчаку орден. Но награда напрасно искала героя. По подозрению в измене завистливые генералы упрятали писателя в Шлиссельбургскую крепость! Конечно, у военных были свои резоны не доверять слишком складным рассказам Фёдора Ивановича, а у того - не слишком распространяться о действительной сути своего вояжа к линии фронта, опасаясь «подставить» всесильного и мстительного министра финансов. Не один месяц скоротал герой в каземате, а выйдя на свободу, при помощи признательного графа, издал мемуары о своём пребывании во французском плену.

«Краткое повествование о вторжении французов в Москву и пребывании их в оной, описанное с 31 августа по 27 сентября 1812 года Ф. Корбелецким с присовокуплением собственного его странствования», если и не стало бестселлером, то всё равно претендует на исключительность и уникальность. Её писал россиянин, пленник, человек, в достаточной степени владевший пером, оказавшийся совсем рядом с предводителем неприятельского войска, самим Наполеоном, в самые напряжённые и драматические дни Отечественной войны 1812 года. Сколько раз в нашей литературе, в изобразительном искусстве возникала тема Наполеона, взирающего на пожар Москвы, сколько гениев пера и кисти пытались увидеть эту картину своим мысленным взором – а Фёдор Иванович видел всё своими глазами!

В феврале 1814 года Фёдор Иванович письменно обратился к отважному казачьему атаману графу Матвею Ивановичу Платову, предложив собственное средство «для истребления от лица Земли ненавистного всему роду человеческому властелина Франции» – 50 собственноручно нарисованных по памяти и отгравированных художником А. Шелковниковым портретов Наполеона.

«Портреты эти, по мнению многих, полезно было бы раздать войскам Вашего Сиятельства на тот конец, чтоб они, будучи всегда в авангарде, и следственно имеющие случай скорее всех встретиться с Наполеоном, заметив его по оному, пригласили в свой стани в главную квартиру союзных Государей; а буде добровольно не согласится, то притащить его на аркане или для поднятия славы корсиканца поднять его на пики»!

Судьба заносит в Симбирск

Отгремели битвы. Грудь Фёдора Ивановича украсила вполне заслуженная медаль в память Отечественной войны 1812 года, с которою писатель никогда не расставался. Жизнь пошла своим чередом и, казалось, вполне успешно. Господин Корбелецкий служил на Украине по ведомству Министерства финансов, на прибыльной должности правительственного ревизора по вино-куренным и питейным заведениям.

Злополучным вечером 25 июня 1822 года в ревизуемое Фёдором Ивановичем где-то под Киевом питейное заведение заглянул молодой человек.

Обряженный в калмыцкую бурку, молодец имел залихватски закрученные усы и «клочок волос на нижней губе, носимый Гишпанцами и иноземными шарлатанами». Юноша держался развязно, что совсем не понравилось порядком уже «наревизовавшемуся» Фёдору Ивановичу. Указывая пальцем на блестевшую медаль, он потребовал должного уважения к своей персоне. На это развязный молодец (цитата по документу) расхохотался: «Это г..но, я нас..ть на нее хотел!» «Крути его!», – зычно призвал Фёдор Иванович троих своих собутыльников, и стаей соколов налетели они на гостя. Юноша опешил, перепугался и пробовал по-французски объяснить Корбелецкому своё имя и звание.

«Чрез это, он решительно сочтён был за иностранного шпиона и, следственно, тем менее уже мог быть уважен», – объяснялся потом наш писатель. Молодца хорошенько помяли, связали по рукам и ногам и отвезли к полицейскому исправнику, где посадили на цепь! При допросе в полиции оказалось, что молодой человек не просто офицер, российский дворянин – он ещё и служит в жандармах!..

Фарс обернулся жизненной драмой. О карьерном росте и финансовом благополучии пришлось позабыть. Впрочем, сохранившиеся связи и существовавшая корпоративная этика требовали не оставлять без помощи пострадавшего коллегу. Именно таким образом, надо полагать, Фёдор Иванович оказался в Симбирске. Из дома Крылова по Большой Саратовской слал он покаянные прошения на высочайшее имя.

В 1829 году Ф.И. Корбелецкий поступил на службу в Пермскую межевую контору. Но отношения с новым начальником не складывались. В 1833 году писатель-патриот был уволен от службы и предан суду Пермской уголовной палаты. В который раз он оказывается за тюремной решёткой, но на этот раз ему не суждено было обрести свободу. 21 октября 1837 года Ф.И. Корбелецкий скончался, находясь в заключении, так и не дождавшись решения по своему затянувшемуся делу...

Симбирский банкрот

С 1881-го по 1886 год двухэтажным домом на Большой Саратовской улице владела крестьянка А.Ф. Шанина. Распространённый обычай записывать на жену свой бизнес или часть недвижимости существовал и в Российской империи. Фактическим же владельцем двухэтажного особняка на главной улице города-дворянина был крестьянин села Копышовки Симбирского уезда Иван Прохорович Шанин (1851–1884).

Почти три четверти века, с середины XIX столетия и вплоть до революции, в нашем краю гремела крестьянская торговая династия Шаниных. Несмотря на свой недолгий личный век, Иван Прохорович стал, пожалуй, самым ярким представителем этого, пока ещё не слишком изученного рода.

В Симбирске торговец Шанин слыл «мильёнщиком». Зримый знак успехов – собственный дом на Большой Саратовской улице. Крестьянин Шанин занимался оптовой и розничной торговлей «мануфактурным товаром», ситцами различных фактур и расцветок. Его приказчики бойко торговали изделиями знаменитых Даниловских, Иваново-Вознесенских, Шуйских текстильных мануфактур не только по всей Симбирской губернии, но и в половине губернии Самарской.

«И.П. Шанин вёл своё торговое дело солидным образом и с давнего времени пользовался значительным кредитом, что указывает на заслуженное им доверие», – отзывались о «молодом» крестьянском сыне «старожилые» симбирские купцы.

Особенно бойко пошла шанинская торговля после 1881 года. В России как раз воцарился новый император, Александр III. К торжеству коронации всякий норовил справить обнову, красивую кофту, рубаху, сарафан. И.П. Шанин заключал всё новые подряды, брал кредиты, нанимал приказчиков, заказывал рекламу в «Ведомостях» доброй полдюжины поволжских и центральных губерний и даже мечтал о магазине в первопрестольной!

Но в 1883 году, на фоне довольно сильного неурожая, в России неожиданно разразился экономический кризис. Народу не хватало денег на хлеб – невостребованными пылились тюки яркого ситчика в шанинских магазинах... На Иване Прохоровиче повис громадный долг – 231215 руб. 18 коп.

В бесконечном и мрачном списке кредиторов соседствуют прославленные и подзабытые «Товарищество Даниловской мануфактуры» – 8000 руб., «Торговый Дом Сергея Оконошникова с сыном» – 4701 руб. 41 коп., «Торговый Дом под фирмою Михаила Серикова» – 3616 руб. 28 коп., Московская 1-й гильдии купчиха Глафира Петровна Кашеверова – 3065 руб. 60 коп. … Денег же, не влезая в новые долги, выручить было негде.

На коммерческие неурядицы навалилась семейная трагедия. Летом 1883 года умерла его единственная, горячо любимая 5-месячная дочь Машенька. Жизнь потеряла смысл. Иван Прохорович тяжело заболел. На фоне болезни он принял ещё более тяжёлое решение:

объявить себя несостоятельным должником, банкротом. По понятиям того времени это был неслыханный позор – платить долги для купца дело чести. Но сил на борьбу более не оставалось. Не осталось их и для самой жизни. 22 февраля 1884 года Ивана Прохоровича не стало. Он просил похоронить себя вместе с дочерью. 6 июля 1884 года окружной суд официально признал умершего купца Шанина банкротом.

«Хотя большая часть его долгов представляется безнадёжной по взысканию, но обстоятельство это не может быть поставлено в вину Ивану Прохоровичу Шанину, а должно быть всецело отнесено к крайне затруднительному экономическому положению в настоящее время и к всеобщему безденежью.

И.П. Шанин сам себя объявил несостоятельным, вынужденный к тому не столько особой стеснённостью дел, сколько болезненным состоянием, окончившимся смертью, и опасением, чтобы одни из кредиторов не получили удовлетворение более других. Признано считать несостоятельность купца И.П. Шанина несчастною», – значилось в представленном суду заключении Конкурсного управления по делам несостоятельного должника.

Покойный сохранил своё светлое имя. Ровно как хранит его надгробный камень, сохранившийся на старом симбирском Воскресенском кладбище: «Иван Прохорович Шанин умер 22 февраля 1884 г., 33 лет и 4 месяцев».

Иван Сивопляс

«Мономах», №6(96), 2016 г.